Приход храма равноапостольной Марии Магдалины

В день памяти Святой Марии Магдалины в храме,
посвященном ее имени, состоялся престольный праздник.

За богослужением молились настоятель храма
протоиерей Николай Бандурин,  настоятель
храма св. Сергия Радонежского г. Таганрога протоиерей Алексей Клименко, директор
детского сада «Сказка» Е. Серебрякова, учителя С-Сарматской школы, воспитатели
детского сада, работники сельской администрации и прихожане и гости храма из
окрестных сел и г. Таганрога.

 Настоятель в слове проповеди рассказал о
жизненном  подвиге святой Марии Магдалины,
о ее любви  и ревности к проповеди о
Христе.

После богослужения священство, прихожане  и гости совершили крестный ход вокруг храма.

Богослужение завершилось вкусной праздничной трапезой, которая была приготовлена прихожанками храма.

В июне 2019 г. прихожанка  храма св. Марии Магдалины из села Андреево-Мелентьево Татьяна лежала в больнице г. Таганрога в хирургии.

Больной диабетом ,пожилой
соседке по койке Н.,  удалили ногу. Рана
ее была очень плохой и  никак не хотела
заживать, женщина уже полтора месяца лежала в больнице. В разговоре выяснилось,
что она раньше жила в Симферополе. Тогда Татьяне пришло в голову рассказать
женщине о святом Луке Крымском, о котором Н. ни разу не слышала. Татьяна
посоветовала молиться ему своими словами и просить о помощи. Н. так прониклась
его житием и чудесами, что стала с верою ему молиться и через неделю ее
выписали из больницы.

Святителю отче Лука, моли Бога о нас.

17 июля день убийства Страстотерпцев Императора Николая II, Императрицы Александры, царевича Алексия, великих княжен Ольги, Татианы, Марии, Анастасии и страстотерпца праведного Евгения врача (1918).
Св. Патриарх Тихон 21 июля после богослужения произнес такие слова:«На днях свершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович… Мы должны, повинуясь учению слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Мы знаем, что он, отрекшись от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринимал для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе».

Из детства я почти ничего не помнил. Только вот одно. Вечер, наверно, ночь. Я должен спать, а не сплю. Мы с мамой живем в однушке на метро Аэропорт. Моя часть комнаты – отгорожена стенкой – стенка из лакированного темно-коричневого шкафа. Когда его нижняя дверка чуть приоткрыта, то она отражает телевизор, который включен в маминой части комнаты. Мне смотреть телевизор нельзя, но чуть приоткрыв лакированную дверцу шкафа, я смотрю его отражение. Ночь. Работает телевизор. У нас всегда работал телевизор. Я смотрю его отражение в чуть приоткрытой дверце. А мама не смотрит, она здесь, у меня в половинке, за секретером. Пишет. Лампа освещает её лицо. Мама красивая, молодая. Она делает переводы с немецкого. Подрабатывает. Мы с ней вдвоем только. Папы у нас нет. Мама подрабатывает, чтобы меня кормить. А больше из детства я ничего не помнил. Не знаю, почему. Потом я стал взрослый. Взрослым я был много десятилетий. И никогда не вспоминал детство. У меня и детских фотографий не было особенно, а на телекамеру тогда не снимали. Хотя одна фотография была – лежала в ящике. На ней мне лет пять, наверно. Или четыре. Рубашка в бело-голубую клеточку. Челка пострижена ровно, но маминой рукой забрана в сторону – мама всегда мне поправляла челку. Открывала лоб. Всегда. Это в каком-то ресторане. Мама много работала с немцами. И, когда они приезжали, мы ходили в ресторан. На фотографии я очень радостный. Передо мной тарелка. Я, задрав руки вверх, хлопаю в ладоши. Слева от меня какая-то немка – её я не помню. А справа – мама, она смотрит на меня немного строго. После только один раз за всю длинную взрослую жизнь я спросил у мамы про эту фотографию. Что на ней? Почему она так строго на меня смотрит? Мама ответила, что я тут разошелся, меня забавляло, что мой немецкий сверстник не может понять моей простой фразы «Меня звать Боря. А тебя как?» И я повторял ее много-много раз. А он не понимал. Я говорил громко. На наш столик стали оборачиваться. Это было очень давно. Это было так давно, что как будто бы этого не было. Я стал взрослый. И никогда не вспоминал ту комнату на метро Аэропорт. А потом я умер. Не знаю, почему. Ночью, тихо. Во сне. С утра мы с женой собирались в «Ашан». А я умер. Не знаю, почему. Сначала как будто ничего не поменялось. Потом длинный коридор со светом – ослепительным светом в конце. Все так, как я про это читал, когда был живой. Я много про это читал. Вот понесло по коридору. Страха совсем не было. Не знаю, почему. Хотя я был совсем один. Ангела-Хранителя я не видел. Хотя читал, что он должен быть рядом. Может и был, но я не видел. Меня несло к свету. К Свету. И все осветилось. Свет стал комнатой. Просторной. С большим окном. Тихо. Выключенный телевизор, сложенный диван, чеканка на стене. Часть комнаты отгорожена шкафом. Прохожу в ту половинку. Маленькая кровать застелена ватным одеялом, сажусь на её край. Лакированный шкаф отражает меня. А нижняя дверка приоткрыта. И она отражает телевизор. Выключенный телевизор. А потом я увидел его. За секретером. Ноги не доставали до пола. Рубашка в бело-голубую клеточку. И челка, забранная набок. Он сказал: — Меня звать Боря. А тебя как? — Боря. — Я тебя ждал. — Долго? — Всю твою жизнь. Из детства я почти ничего не помнил. Я почти ничего не помнил из времени, когда не было греха. Когда была только мама. Я посмотрел на лакированную дверцу шкафа. Побежало отражение. Телевизор включился? Посмотреть на экран мне было нельзя – только на это отражение. Ясно-ясно, на лакированном квадрате бежало всё то, чего я… не сделал, когда был живой. Тысячи «прости», которых я не сказал… Я увидел себя храбрым – там, где в жизни струсил. Честным – там, где соврал. Чистым – там, где блудил. Любящим – там, где раздражился. Соболезнующим – там, где осудил. Простым – там, где рисовался. Промолчавшим – там, где слепо «отстаивал собственное Я». Щедрым – там, где искал своей выгоды. Лакированная дверца отражала людей, которых я хорошо помнил, которые жили рядом со мной. Которых я касался каждый день. И я увидел, что не знал их болей. Эти боли открылись мне только сейчас на этом экране. Я совсем не знал этих своих близких людей. Я совсем не интересовался ими. Я увидел слабых, которым была нужна моя сила, но они её не получили. Тех, кого я мог спасти и не решился. Я увидел себя весёлым и легким – там, где был унылым и подавленным. Подавленным от того, что сам же делал в жизни. Или не делал… Я увидел, как радуюсь за тех, кому в жизни завидовал. Как искренне рад их успехам и победам. Я увидел, как уступил в споре, в котором, пока жил, так и не уступил. Не знаю, почему. Я увидел, как не прошел мимо драки, влез, получил, но разнял – хотя в жизни я тогда опустил глаза и прибавил шагу. Я увидел её – маму моих детей. И увидел, как она любила меня и молилась за меня. Как я мог привыкнуть к ней, как мог раздражаться на неё? Не принимать того, что и было больше всего её красотой? Как я мог так изуродовать наши отношения? Как я мог своими же руками порвать нашу связь, почти уничтожить семью? Куда меня несло? Зачем?… Я увидел время, которое у меня на самом деле было, хотя казалось, что его никогда не хватает. Я видел себя тем, кем я не сумел быть. Я видел себя мужественным, отцом, очень молодым, очень верным, очень сильным. Очень счастливым. Я видел свою жизнь глазами того, кто её только начинал, кто когда-то смотрел в отражение этой лакированной дверцы – как в далекое будущее. Ведь «теле-визор» — это показывающий издалека. Смотрел взглядом и сердцем, не знающим греха, а значит и не знающим беды. И не знающим смерти. Разве могла иначе сложится жизнь такого сердца?! Она могла быть только такой, какой её показывала дверца. Почему же на самом деле так не было? Я посмотрел на него. На того, кто мне вручил себя. Кто мне поручил себя. Он сам не мог сделать того, чего хотела мама, когда ночами подрабатывала за этим секретером на то, чтобы он стал Человеком. Он поручил это мне. Что мне ответить теперь ему? Как я распорядился всем тем, что мне было отдано со всей нежностью, со всей его горячей верой и детской беззащитностью? Что я сотворил с тобой?! Что я сотворил со своей жизнью? Что я наделал? Я спросил: — Как мне теперь быть? Он спрыгнул со стула у секретера. Бежевые сандали с расстегнутым ремешком зашаркали по паркету. Он подошел ко мне. И только изо всех своих детских сил обнял мою голову. Что он мог мне сказать? Он только вытирал мои слезы. Не давая ни одной упасть на пол. Он только ловил мои слезы. Детская рука гладила мои волосы. Я вжимался в него, задыхаясь от слез, не в силах выговорить беспомощное «прости, прости меня… прости меня, если сможешь, прости меня, пожалуйста»… А потом всё осветилось. Борис Корчевников.

В самом начале 2000-х годов в приходе храма Всемилостивого Спаса, настоятелем которого я являюсь, появился славный молодой человек, ныне покойный Анатолий Данилов. Однажды он обратился ко мне с предложением создать приходской сайт. Я благословил его инициативу и сказал, что не следует ограничиваться только рамками прихода, круг интересов должен быть шире, надо говорить обо всем с православных позиций доходчиво, содержательно, интересно и доброжелательно. Поэтому я нарек нашему начинанию имя «Православие и мир». Наши прихожане подхватили эту идею и с энтузиазмом стали развивать новый проект. В первую очередь это были, конечно, сам Анатолий, Анна Любимова, которая по моему благословению стала Главным редактором, а через год-два совместной работы стала Даниловой, создав с Толиком прекрасную семью. Надо назвать еще Сергея и Софию Зеленовых, Екатерину Сысину, Татьяну Алешину, Максима Власова. Благодаря их энтузиазму, а также исключительным таланту, инициативе, работоспособности А. Даниловой сайт стал быстро развиваться, приобрел широкую известность и весьма обширную аудиторию. В 2013 году произошло большое несчастье: скоропостижно скончался Анатолий Данилов. Тяжелая потеря не сломила Анечку, активная работа продолжалась, и проект по-прежнему набирал обороты. К сожалению, из тех, кто начинал работу на Правмире практически никого не осталось, редакция работает в обновленном составе. В последние несколько лет вопреки моим неоднократным возражениям на сайте стали регулярно появляться материалы, недопустимые на православном ресурсе. Очевидно, Главный редактор и возглавляемая им редакция руководствуются далеко не всегда согласными с моими принципами. Один из главных принципов – принцип свободы. Христианство понимает его, как свободу от греха, а не свободу делать то, что кажется правильным, проявляя непонятное упрямство и нежелание видеть и исправлять свои ошибки. Нынешнее издание перестало в полной мере соответствовать названию «Православие и мир». Политика редакции, подчас не церковная и не православная, нанесла сильный удар по репутации Правмира, с него ушли многие серьезные православные читатели и авторы. Но неприемлемая политика редакции нанесла удар не только по репутации Правмира. Подобные публикации ударяют и по моей личной репутации, ведь читатели имеют право думать, что это делается с моего ведома и одобрения. Мои требования не встретили понимания со стороны редакции, поэтому нет моего благословения на деятельность, ставшую носить явно не православный характер. В силу принципиального расхождения моей церковной позиции с редакционной политикой интернет-портала «Православие и мир» считаю свое дальнейшее пребывание в составе редакции этого портала невозможным, выхожу из ее состава и прекращаю всякое сотрудничество с ней. Прошу меня с этим порталом не ассоциировать. Протоиерей Александр Ильяшенко

7 июля, 5:30 утра, Воронежская область… 
Выпускник Неклиновской летной школы 2019 г., старшина роты, Дубина Руслан отправился со своим отцом навстречу своей главной цели- поступлению в Голицынский пограничный институт ФСБ. Но юношескую мечту вмиг перечеркнула внезапная трагедия: молодой человек попал в страшную автокатастрофу, в результате которой получил серьезную травму позвоночника и другие увечья. Руслан пришел в себя после операции в Воронеже, давление стабилизировалось, но состояние по-прежнему тяжелое. Нужна срочно операция в Москве! Надеемся на вашу поддержку и сочувствие, которое поможет парню подняться на ноги, осуществить свои планы и обрести надежду на счастье, а его близким- вернуть к полноценной жизни, любимого сына, верного друга и просто целеустремленного, жизнерадостного молодого человека. В посильной помощи остро нуждается и мама Руслана. Если у вас есть возможность оказать финансовую поддержку, просьба перевести средства на карту Дубины Елены Александровны (карта привязана к номеру телефона 89081772494). Каждая ваша копейка, одно ваше проявленное неравнодушие способно спасти целую семью

7 июля Рождество Святого Иоанна Крестителя.

Слух о рождении Иоанна Предтечи дошел до царя
Ирода и когда пришли в Иерусалим волхвы с вопросом, где находится родившийся
Царь Иудейский, Ирод вспомнил о сыне Захарии и, издав приказ об избиении
младенцев, послал убийц и в город Иутту (где, как полагают жили праведные
Захария и Елисавета с Иоанном).

 Отец
Святого Иоанна Крестителя Захария в то время совершал служение в храме, а
его  мать Святая
Елисавета, взяв отрока Иоанна, тотчас же поспешно отправилась в высочайшие горы
пустыни и молилась Богу.

Когда, с высоты гор, она увидела
приближающихся воинов, то возопила, обратившись к каменной скале:

– Гора Божия! приими матерь с
чадом!

И тотчас расступилась гора, приняла Елисавету
с отроком Иоанном внутрь и, таким образом, скрыла их от настигавших убийц. Так
воины, не найдя искомого, возвратились к пославшему их с пустыми руками. Тогда
Ирод послал в храм к Захарии оруженосца своего сказать ему «отдай мне сына
твоего».

Святой Захария ответил отказом и был
убит.

Между тем Елисавета, сокрытая Богом
вместе с Иоанном, пребывала в расступившейся горе. В ней, по Божьему повелению,
образовалась для них пещера; вблизи нее явился источник и выросла финиковая
пальма, полная плодов. Всякий раз, как наступало время принятия пищи, дерево
преклонялось, – когда же они насыщались плодами, снова выпрямлялось. По
прошествии 40 дней после убиения Захарии, святая Елисавета преставилась в
упомянутой пещере. С того времени святой Иоанн питаем был ангелом до своего
совершеннолетия, хранимый до дня явления своего Израильскому народу. Так
хранила и покрывала рука Божия святого Иоанна.

17
июня Магдалининский храм с. Андреево-Мелентьево посетили маленькие прихожане, воспитанники
детского сада «Сказка»  вместе с воспитателями  
Н. Хруленко  и помощником воспитателя Н.
Куликовой.

В
детском саду «Сказка» с. Андреево-Мелентьево уже третий год ведется обучение
детей православному курсу «Добрый мир» Л.Л. Шевченко прихожанкой храма святой
Марии Магдалины с. Андреево- Мелентьево Л. Кудряшовой.

     После принятия воспитанниками Святых Христовых Таин и окончания богослужения, настоятель храма протоиерей Николай Бандурин поблагодарил воспитателей и руководство детского сада «Сказка» за внимание к духовному развитию детей.

16 июня  в Праздник Святой Троицы и  день рождения Церкви Христовой,  помощница настоятеля храма Любовь Бандурина провела экскурсию в храме для паломников из города Таганрога,  среди которых была самая активная прихожанка Таганрогского благочиния Людмила Ивановна Дубровская,  усердием и трудами которой оказывалась материальная помощь возрождающимся храмам г. Таганрога и его окрестностей. Во время экскурсии гости узнали об  истории храма и  села,  о жизни и ратных подвигах его основателя  прославленного казачьего офицера полковника Андрея Мелентьева,  познакомились с современными чудесами, явленными в истории прихода небесной покровительницей храма Святой Марией Магдалиной и Святым праведным Павлом Таганрогским, а также узнали об истории Церкви Христовой и ее значении в жизни христианина.

      Паломники
подарили приходу редкие православные книги для приходской библиотеки.

Дом этот сохранился. И доныне пассажиры дальних поездов, непрестанно снующих в обе стороны, могут через окошки вагонов наблюдать диковинное сооружение, напоминающее собою мощный дот, которому дерзкий зодчий постарался придать черты классического европейского коттеджа.
Перед домом, а фасадом своим он обращен к железной дороге, один ряд тополей — ровесников дома, давно переросших его двухэтажную высоту. И более ничего рядом нет: ни строений, ни столбов с электричеством. Посему внимательный наблюдатель не может не удивиться и не задуматься: какая жизнь возможна в этом фортификационном сооружении, когда расположено оно в таком нежилом и даже пустынном месте?.. Прав будет внимательный наблюдатель: нет здесь никакой жизни.
Но была. Было электричество, был колодец, баня, сарай, была дорога, переезд, шлагбаум, будка стрелочника, стрелка, ветка на торфоразработки, еще стрелка и тупичок… А в самом доме частенько собирались битые жизнью, веселые люди, называвшие дом равелином. И был у равелина хозяин: военлет Ермаков, вдосталь налетавшийся над германской землей и после войны вознамерившийся построить дом наподобие немецких, но покрепче. Без проекта, так, по одному лишь творческому произволению, но этого оказалось достаточно.
Военлет Ермаков, прозывавшийся для краткости Ермаком (при этом имя его за ненадобностью забылось), всегда был притягателен для меня. Вероятно, потому, что в жизни его воплотилось нечто, чего бы и мне хотелось, да вот не сподобился. Жизнь эта разделялась в моем восприятии надвое: самолеты и охота. Была, впрочем, еще одна часть, может, даже эпоха, длившаяся всего три дня, однако она существует особняком, потому что в ней — запредельное чудо. Что же до архитектурных изысканий героического военлета, то они, при всей их несомненной художнической дерзости, на самостоятельную часть претендовать не могут. Хотя и отражают некоторые черты этой оригинальной личности.
В кругах авиаторов Ермаков был человеком довольно известным. Некоторые военные историки как раз с его именем связывают случай, раскрывший неожиданные возможности штурмовика Ил-2. А дело было так. Возвращаясь с задания, новехонькие, только что поступившие на вооружение штурмовики попали под обстрел. Один из них получил значительные повреждения, отстал от своих и еле-еле тянул над лесной дорогой к линии фронта. Впереди показалась колонна пехоты противника, направлявшаяся на передовую. Боезапас был израсходован, и пилот, снизившись до двух с половиною метров, так и прошел над колонной… Когда он вернулся, обнаружилось, что в полк прибыла группа конструкторов, желавших узнать, как показывает себя новый самолет в боевых условиях. Они уже расспросили других пилотов, вернувшихся раньше, и теперь набросились на изрешеченную машину, которой уже и не чаяли дождаться.
С пробоинами им все было понятно, но непонятно было, почему фюзеляж заляпан какими-то ошметками и отчего лопасти винта оказались наполовину обгрызенными. Летчик был вынужден доложить всю правду и, надо полагать, ожидал наказания, потому что обычно за правду бывает от начальства неуклонное наказание, но против ожидания и вопреки всякому смыслу на сей раз наказания не случилось: и генералы, и дядечки в черных штатских пальто молчали, — и неведомо было, какие технологические соображения свершались в их конструкторских головах. Потом один спросил:
— И как же машина вела себя при этаких параметрах?
— Как утюг, — понуро отвечал летчик. И, похоже, в его ответе содержалась некая научная точность, потому что лица и генералов, и штатских вмиг просветлели.
— Да это еще что! — летчик воспрянул духом. — Мы тут, когда праздновали день рождения нашего комэска… — он собирался рассказать нечто еще более впечатляющее, но командир полка судорожно перевел разговор на другую тему.
Теперь, конечно, достоверно не установишь: Ермаков ли воевал таким образом или не Ермаков. А может, и Ермаков, и кто-то другой, и третий… Но воевал он много и довоевался до Золотой звезды.
После войны он освоил другой редкостно замечательный самолет — Ил-28, на котором возросло множество военных и гражданских летчиков. Самолет был послушен и прост в управлении, как трактор, однако судьба его оказалась печальной: все машины были изведены во время разоружения, затеянного Никитой Хрущевым — первым в череде безблагодатных правителей, не умевших вместить в себя ни географию России, ни ее историю. Ермаков служил летчиком-инструктором, пока не исчезли «двадцать восьмые», потом вышел в отставку и впредь уже занимался только охотой.
Собственно, в основном для охоты и строился равелин. Дело в том, что торфяные карьеры, выработанные в тех местах, со временем наполнились водой, обросли кустарником и превратились в замечательнейшие охотничьи угодья. Писатель Пришвин, знавший, как известно, в охоте толк, наведывался в те края и, по слухам, не раз останавливался в равелине. Надо сказать, что настоящими охотниками в тогдашние времена почитали лишь избранных, то есть тех, для кого охота — неодолимая страсть, вроде любовной, а может, и посильнее, словом — пуще неволи. Были еще «мясники», гонявшиеся за мясом, обычно за лосем, и, наконец, промысловики, профессионально занимавшиеся добыванием пушного зверя. Если к «пушнякам» настоящие охотники относились хоть и без восторга, но с уважением, то «мясников» откровенно презирали: охота — праздник страсти, а страсть всегда расточительна… Какие уж тут могут быть поиски выгоды? И «мясник» ни при какой погоде не мог попасть в компанию к любителям вальдшнепиной тяги или, скажем, к гончатникам. То есть путь в приличное общество был ему навсегда заказан. Ермаков, понятное дело, принадлежал к числу охотников настоящих, потому-то и построил свой равелин в этом месте: утиная охота — дело азартное, только успевай мазать да перезаряжать. Общество ему составляли самые разные люди, но главных приятелей было двое: друг детства, ставший известным писателем, и дальний родственник, вышедший в большие железнодорожные начальники. Без этого родственника, кстати, равелин бы и не построился — поди-ка завези в этакую глушь цемент, кирпичи, доски… А ему все это было легко — он и на охоту ездил в отдельном вагоне: в Москве вагон подцепляли к скорому поезду, на ближайшей к равелину станции — отцепляли, и далее паровозик-кукушка доставлял вагон в тупичок.
Построив равелин, Ермаков стал пропадать в нем сначала неделями, а потом, по мере ухудшения отношений с женой, и месяцами. Жена приезжала «на дачу» только однажды и сразу же возненавидела и тянувшуюся до самого горизонта сырую низину, столь милую сердцу Ермакова, и сам дом, который, при всей своей наружной замысловатости, был внутри необыкновенно уютен. Думается, однако, что причиною оказался не унылый пейзаж и не мрачность равелина, а то, что в отношениях этих людей доброжелательность стала сменяться неприязненностью.
Отчего уж так дело складывалось — не знаю, знаю только, что жена Ермакова была мало того что красивой, она была — величественной женщиной. Хотя я видел ее только весьма пожилой, когда о прежней ее красоте оставалось только догадываться, величественность сохранялась в походке, осанке, в манере садиться, в повороте головы — в каждом движении…
Познакомились они после войны, быстро расписались, а потом все пошло как-то нескладно, не так… Была у нее дочь от первого брака, заводить второго ребенка она не хотела, и, прожив вместе лет десять, супруги незаметно для себя разбрелись. Даже не разводились, просто Ермаков в конце концов перебрался в равелин на постоянное жительство. Сначала он помогал им деньгами, но потом дочь ее удачно вышла замуж и необходимость в Ермакове совсем отпала.
И вот тут началась у него такая жизнь, какую и самое мечтательное воображение придумать не сможет: он охотился едва ли не круглый год. Скажем, десятидневный весенний сезон растягивался у него на четыре месяца: начинал он в марте на Сальских озерах, потом перемещался в залитые половодьем заволжские степи, где сезон открывался чуть позже, потом в Мещеру, из Мещеры — в свой равелин… Затем ехал в Костромскую область на тетеревиные тока, оттуда — в Вологодскую за глухарями… А заканчивал где-нибудь на Ямале, где охота открывалась в июне.
Конечно, никакой пенсии на такие путешествия не хватило бы, но Ермаков воспитал столько пилотов, что во всяком месте непременно обнаруживал кого-то знакомого, а кроме того, любой профессионал сразу чувствовал в нем матерого, и потому всюду, куда только летали самолеты или вертолеты, Ермакова доставляли бесплатно. Интересно, что добытую дичь он почти никогда не ел — отдавал тем, у кого останавливался, мог даже приготовить — и очень неплохо. Каких-либо кулинарных предубеждений у него не было, просто он считал, что достаточно ему удовольствия от охоты, а уж дичью пусть побалуются другие. Сам же потреблял хлеб и консервы. Хирург, который впоследствии делал ему операцию, очень ругал Ермакова, мол, эти дрянные консервы его и погубили. Но Ермаков только посмеивался в ответ: ему было жалко доктора, который ничем не мог помочь, и хотелось как-то утешить его…
Узнав, что Ермаков смертельно болен, жена, с которой они не виделись двадцать лет с лишком, забрала его из больницы и ухаживала за ним. С полным, впрочем, равнодушием. Собственно, никакого особого ухода он и не требовал: есть не мог вовсе, принимал иногда обезболивающую таблетку да запивал ее глоточком воды. И так, претерпевая мучительные боли, Ермаков умирал.
Если о предыдущих событиях я знал в основном от охотников, то о чуде последних дней его мне рассказывал знакомый священник, а кое-что довелось свидетельствовать и лично.
Однажды, зайдя к нему в комнату, жена обнаружила его сидящим на кровати. Это поразило ее, так как у больного давно уже не оставалось сил, чтобы подняться. Но еще более поразили ее глаза Ермакова: они сияли тихим радостным светом. Да и весь вид его был каким-то новым, неожиданным, просветленным: небритый и нечесаный доходяга превратился вдруг в седобородого старца с ясным взором. Впоследствии, рассказывая об этом, она говорила: преобразился, и вспоминала сказку о гадком утенке.
Твердым голосом, исполненным силы и спокойствия, он сообщил, что через три дня умрет, и попросил пригласить для исповеди священника.
— Так ты, поди, и некрещеный, — возразила жена. — Ты ж сам говорил, что не знаешь, крестили тебя или нет.
— Крещеный, — улыбнулся Ермаков. — Теперь точно знаю: крещеный.
— Откуда ж ты все это взял?
— Господь открыл, — сказал Ермаков.
Она махнула на него рукой.
Явился священник. Пробыл у больного с полчаса и вышел в состоянии блаженной задумчивости. Следом за ним вдруг вышел и причастившийся Ермаков: попросил накрыть на стол и принести водки. Супруга вопросительно посмотрела на батюшку.
— А чего? — пожал он плечами. — Можно.
И они вполне по-праздничному посидели за столом, и Ермаков выпил целых три рюмки водки. Настроение у него было возвышенное и радостное — он сам говорил, что никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым.
— Да ты чему радуешься? — испуганно недоумевала жена. — Тут хоть у тебя этот каземат есть…
— Равелин, — улыбнулся он. — В равелине хорошо, но и он — временный. А там, — Ермаков указал взглядом сквозь потолок, — вечный…
Он рассуждал непривычно, и женщина совсем не понимала его.
Ермаков прожил отпущенные ему три дня в счастливом состоянии духа и совершенно неболезненно. Тот же батюшка, пришедший без всякого дополнительного приглашения, но в заранее оговоренное время, прочитал отходную, а когда Ермаков умер, поведал, что Ермакову являлся Господь, открыл ему время кончины и велел исповедаться и причаститься. Причем, по словам священника, ему за его многолетнюю практику еще не доводилось слышать такой полной и искренней исповеди.
— За что же ему такие чудеса? — неприязненно поинтересовалась супруга.
Батюшка сурово посмотрел на нее, словно хотел высказать нечто нелицеприятное, но сдержался и лишь холодно промолвил, что пути Господни неисповедимы.
Я присутствовал при сем в качестве пономаря — разжигал угольки в кадильнице, и, когда мы вышли из дома, тоже, признаться, не сдержал любопытства. Однако и мне священник отвечал точно так же, добавляя разве, что и год жизни с такою дурою можно приравнять к мученическому подвигу… Так что тайна чуда осталась в неприкосновенности.
Похороны были бедными. Большинство приятелей Ермакова давно уже оставили этот мир, а если кто и жив был, так жена ермаковская никого из них не знала и никому ничего сообщить не могла. Присутствовали только дочь с мужем да еще какие-то родственники. Проводив Ермакова на кладбище, священник ехать на поминки отказался и денег за отпевание не взял. Священник Ярослав Шипов.