ИСТОРИЯ СВЯТОЧНОЙ ПОВЕСТИ «НИЧЕГО СТРАШНОГО» ОЛЕСИ НИКОЛАЕВОЙ

– Ну, коли так, – сказал игумен Иустин, – я вам тоже расскажу святочную историю и про день рождения, и про начальство. Потому что эта история резко переменила мою жизнь и повернула мой путь к монастырю. Дело было так. Родители мои, вы знаете, работали в Америке. Папа занимал изрядную должность в русском посольстве, но и мать там служила при культурном атташе. Меня они тоже чаяли видеть на дипломатическом поприще. Вот я и поступил в МГИМО. У нас, кстати, много училось детей работников МИДа, коллег и сослуживцев моих родителей. Такая золотая молодежь собралась у нас на курсе. Покупали продукты в Березке, устраивали пирушки. Виски, диски, джинсы, шмотки, кэмел, фарца, девочки, дэнс, покуривали марихуану, были такие, что и покруче, – кололись. Родители у кого где – заграницей, квартиры пустые, флэт с дринком.

Подружка у меня была на курсе, дочка русского посла в Австрии. Жила она с какой-то бабкой, нянькой, теткой, я у нее дома никогда не был. Так вот. Дело было во время зимней сессии. Числа десятого января. Шел я к ней на день рожденья. А поскольку она на Новый Год упала и вывихнула ногу, нес я ей в подарок трость прошлого века с массивным набалдашником в виде головы орла – родители эту вещицу когда-то купили на блошином рынке в Париже.

Настроение у меня было тяжелое, голова мутная, поскольку в этот самый день я завалил экзамен по международному праву у Коловратова, он же был и нашим деканом. Родители меня предупреждали, что он очень склизкий и подлый тип, может подножку подставить, темную устроить – они его знали чуть ли не со своего студенчества. Вроде бы он даже когда-то ухаживал за моей матерью, но получил от ворот поворот, а потом повсюду рассказывал о ней всякий гадости. Короче, они меня просили, чтобы я сдал этот экзамен как-нибудь незаметненько, прополз перед Коловратовым, как уж, прошмыгнул, как заяц, отлежался в иле, как пескарь.

Но не удалось. Взял он мою зачетку, прочитал фамилию, вперил тяжелый взор, пожевал губами – ясно было, что так просто мы с ним не расстанемся. Забросал меня вопросами, каждое мое слово комментировал:
– Чушь-вздор-бред-ересь-понос. – Влепил «неуд». Даже улыбнулся сладко: – Пошел вон!

Итак, иду я метельным вечерком к подружке, несу эту парижскую трость, стараюсь в землю ее не тыкать. Не опираться, чтобы она не выглядела траченной. Напротив, даже завернул ее в бумагу и лишь в подъезде эту обертку скинул, взял трость наперевес, ищу нужную квартиру – а жила она в высотке на Котельниках – там многие МИДовцы в ту пору обитали. Звоню в дверь, в руках трость, шляпа на лоб надвинута, черное длинное пальто из кашемира, воротник поднят, тяжелый шарф вокруг шеи, половина лица в нем утопает. Байронический герой. Человек-маска. Что-то такое романтическое в облике. И вдруг – нате вам, открывает мне Коловратов. Пригляделся ко мне, узнал:
– Ах, это вы, Азаров!
И вдруг как шарахнулся, как дунул вглубь квартиры. Я сообразил – наверное, он с ее родителями знаком, она у него в институте – блатная, он – друг семьи, благодетель, его тоже на день рожденья позвали, а меня он здесь увидеть не ожидал. Я палку наперевес и за ним – видимо, хромая именинница сама дверь открывать не выходит, пребывает где-то на кухне или в комнате со своей ногой, а он мне путь к ней указывает. Ну, я за ним. А он шустро так – прыг в комнату и дверь закрыл. Я в эту дверь, а он припал к ней всем весом и не открывает. Это меня возмутило. Ну, хорошо, ты профессор, декан, я у тебя двойку получил, ты за моей матерью приударял двадцать пять лет назад, но меня ведь тоже на день рождения позвали, пусти!

Приналег я на дверь, она слабо так поддалась, я ногу просунул, плечо, палку туда устремил, шарю ею вокруг, ботинок его нащупал, заработал тростью, как рычагом, наконец, дверь открылась, а он от меня – за кресло, а я за ним. Зачем? Понятия не имею. Просто, раз он от меня прячется, я хочу узнать, с какой целью. Где хозяйка? Где бабка? Где тетка? Где нянька? Где остальные гости? Что происходит? Приближаюсь к нему – как был, шляпа на мне, шарф, длинное пальто, а он как в меня кувшин с журнального столика метнет, как кинет в меня подсвечник, как вмажет пепельницей. Сумасшедший какой-то! Родители меня предупреждали – склизкий тип, подлый, подножку может подставить, но что бы тяжелыми предметами целиться… Положим, кувшином он промазал, подсвечником промахнулся, но пепельницей прямо мне в плечо угодил, убить хотел.

– Вы что! – возмутился я.
– Не приближайся, Азаров! Не приближайся! Или и впрямь убью или милицию вызову, упекут тебя на десять лет без права переписки.
– Что это вы раскомандовались! – возмутился я. – И вообще – где все?
– Какие все? Что, будет еще кто-то?
Я говорю:
– Конечно, народу позвано много! Сейчас все будут. Кто-то, наверное, уже пришел, тут где-то гужуются.
– Так у вас банда!

Он схватился за сердце, пятясь к окну, и вдруг схватил большой цветок в горшке, раскачал его, чтобы кинуть – смотрю, прямо в голову мне метит. Я двумя прыжками к нему и бах палкой по руке, бах по другой, он горшок выронил, сам упал на ковер, дует на руки, видно, сильно я его по пальцам хватил, говорит:
– Пощади меня, Азаров, не убивай! Я тебе в любой момент оценку исправлю! «Отлично» тебе поставлю, только не трогай меня.
– Да плевать я хотел на вашу оценку, – сказал я, таким он гадливым мне показался, жалким, плюнуть в него захотелось. Тут уж я шляпу снял, шарф размотал, пальто расстегнул. – Где все-то?
Он говорит, морщась, но и заискивая:
– Ваши еще не появлялись. Но если появятся, скажите им, что мы с вами уже разобрались. Уладили, так сказать.
«Эх, думаю, жаль, у меня с собой зачетки нет, заставил бы его тут же «неуд» переправить, раз он такой трус оказался».
– Где же все-таки именинница? – спрашиваю его.
– Что вы имеете в виду? – подобострастно откликается он, а сам уже потихоньку поднимается с пола. Тут я и называю ему мою подружку. Он уставился на меня, потом ударил себя по лбу, сел в кресло, развалился, даже виски из бара достал, налил, выпил и неторопливо так, совсем уже другим тоном говорит: – Так она прямо подо мной живет. Вы квартирой ошиблись, Азаров. Пойдемте, я вас провожу. И выпровожу.
И повел темным своим коридором, только за порог меня выставил да как даст мне сзади чем-то тяжелым по башке, да как заорет:
– Я тебя сгною, сволочь! Ты завтра же у меня из института вылетишь!

И захлопнул дверь. И, правда, – чуть ли не на следующий день выгнали меня за хулиганство, неуспеваемость, моральное разложение – что-то такое. А меня весь этот вечер на дне рожденья мутило, голова кружилась, потом я шмякнулся в обморок. Вызвали скорую, отправили меня в больницу, оказалось сотрясение мозга, пролежал я целый месяц – кровать к кровати со старым священником. И он меня просвещал. Что вы думаете? Когда я вышел из больницы, то сразу и покрестился, по монастырям поехал, решил в семинарию поступать. Но меня из-за родителей не приняли – не положено тогда было, чтобы дети дипломатов становились попами. А родители скандалили, пробовали меня восстановить в институте. Разведали, что именно Коловратов меня травмировал, хотели заявление в милицию писать, судиться с ним, но я сказал – я не в претензии к нему. Напротив, я очень даже ему благодарен. Не будь его, не сидел бы я сейчас в монастыре, друзья, а томился бы мелким чиновником где-нибудь в Зимбабве, – закончил свой рассказ Иустин.

Иллюстрации Елены Черкасовой