Террор начался не в 1937-м
30 Октября 2019
Фото: Russian Look / Globallookpress
Жертв политических репрессий нужно отсчитывать с первых дней коммунистической власти Автор:
Холмогоров Егор
В поминовении российскими либералами жертв политических репрессий есть известное лукавство. Обычно говорится о «сталинском терроре», тем самым жестокости и кровавые расправы первых десятилетий большевизма списываются на гражданскую войну и возлагаются как бы на обе стороны.
Кроме того, жертв коммунистической террористической диктатуры пытаются представить как жертв «российского государства» – причём виноватыми оказываются чуть ли не царь Николай I с Бенкендорфом на одном конце мнимой линии и, конечно же, Путин и нынешняя российская власть на другом. Попытки остановить революцию в 1907-м или же в 2019-м оказываются равнозначными кровавой бане, развязанной в результате революции.
Фото: Russian Look / Globallookpress
Такая подмена, конечно, совершенно неприемлема. Коммунистический террор 1917-1953 годов (происходивший, правда в меньших масштабах, до конца советской власти) не был нормальной репрессивной политикой государства по своей самозащите, пусть даже самой ангажированной. Это была гражданская война на уничтожение всех лиц, групп, социальных слоёв и классов, которые противились или в теории могли воспротивиться абсолютной диктатуре коммунистической партии и осуществлению проектов большевистской утопии. Именно эти группы – дворянство, духовенство, офицерство, чиновничество, профессура, буржуазия, крестьянство (так называемое кулачество) – подлежали поголовному уничтожению, по сути геноциду, как это было провозглашено в первых же декларациях красного террора.Читайте также:
Иногда в этот массовый поток террористического уничтожения русской нации вклинивались разборки между самими коммунистическими вождями, чекистами, номенклатурой. Однако эта струя репрессий была ничтожной по сравнению с по-настоящему массовым террором против «бывших». Причина, по которой в нашей памяти со времён хрущёвской оттепели и горбачёвской перестройки отложились прежде всего образы умученных Бухарчика, маршала Тухачевского, певца русоцида Бабеля и прочих, вполне прозаична. Только у этой категории репрессированных появилось хотя бы некоторое право голоса после реабилитанса 1956 года.
Они рассматривали как собственно необоснованные репрессии только расправы над своими – напротив, офицеры, священники, «кулаки», в их представлении, сидели за дело. Даже Александр Солженицын, работая над «Архипелагом ГУЛАГ», хотя и старался дать максимально высказаться «бывшим», всё-таки вынужден был опираться прежде всего на рассказы пострадавших членов советских элит (хотя и менее высокопоставленных) просто потому, что таковых среди опрашиваемых было больше.
Александр Солженицын. Фото: Anton Kavashkin / Globallookpress
Солженицын в главе «История нашей канализации» наметил главный принцип – история ГУЛАГа начинается с большевистским переворотом, и самые крупные потоки репрессированных – обычно самые молчаливые, как уничтожавшиеся миллионами крестьяне. Но равномерно разработать все детали темы писатель-историк попросту не мог, из-за отсутствия живых свидетелей, поэтому он так мало пишет, к примеру, о тотальном уничтожении духовенства до войны – некому было рассказать.Читайте также:
Отдельные рассказы не принадлежавших к советским элитам людей о пережитом терроре, появлявшиеся за границей, были весьма специфичны. Хотя бы потому, что они выжили и сумели убежать, как протоиерей Михаил Польскйй («Положение Церкви в Советской России. Очерк бежавшего из России священника»), Иван Солоневич («Россия в концлагере»), Борис Ширяев («Негасимая лампада»). Просто за счёт того, что это были выжившие и бежавшие, в этих рассказах было чуть меньше безысходности.
Гораздо больше ужаса было в графическом романе Евфросинии Керсновской «Сколько стоит человек» и воспоминаниях Олега Волкова «Погружение во тьму». Но появившись уже лишь в разгар перестройки, в период всеобщего угара, они не успели стать фактом массового сознания, где роль главного воплощения памяти о репрессиях играли «макулатурный» (по выражению Бродского) роман Рыбакова «Дети Арбата» или мемуары Льва Разгона, отработавшего три года в спецотделе ОГПУ зятя кровавого хозяина Соловков Глеба Бокия.
В результате этих особенностей конструкции памяти, в обществе до сих пор засели весьма вредные ошибочные представления о Терроре. Многие полагают, что основная его волна начинается если не в 1937-м, то не ранее 1934-го. Считается, что главными жертвами были партийные и советские работники, члены советских элит, виновные в революции, и потому заслужившие свою участь у «Немезиды» террора.
Активно эксплуатируется сталинистский миф об «очищении» от ленинской гвардии и всевозможных заговорщиков и «коррупционеров» (понятие, которого для сталинского террора в принципе не существовало), осуществлённом мудрым Сталиным в преддверии войны. Ну и наконец, сакраментальное: во всём виноват негодяй Ежов, а Сталин был ни при чём.
По счастью, под давлением настоящей исторической науки эти мифы рушатся.
Сегодня уже для всех очевидно, что вертикаль террора возглавляли лично Ленин, Троцкий, Дзержинский и Свердлов, а затем Сталин. В ходе кровавых чисток советской элиты Сталин лично просмотрел (и даже местами подправил) списки на расстрел 45 тысяч человек. Если бы из каждого расстрелянного лично Сталиным вытекло бы по капле, то генсек утонул бы в этой крови.
Всё более становится понятным, что даже если не вспоминать о кровавом потоке гражданской войны, о расстрелах деятелей Церкви или меньшевиков в начале 1920-х, о массовой расправе с интеллигенцией – гуманитарной («Академическое дело») и технической («Шахтинский процесс», «процесс Промпартии»), что, конечно, было особенно «уместно» на волне нуждавшейся в инженерах индустриализации, даже если не говорить о раскулачивании, массовом терроре в деревне и голоде, если не вспоминать о Соловках, Свирьлаге и Беломорканале, если сосредоточиться только на событиях 1937-38 годов, то и тогда не советская номенклатура была главной жертвой, а антисоветский русский народ – крестьянин, офицер, священник. Подавляющее большинство были убиты во исполнение оперативного приказа НКВД №00447, обрекавшего на смерть именно «антисоветские по определению» элементы из «бывших».
Из 681 692 человек, приговорённых к расстрелу в 1937-1938 годах, 386 798 были казнены именно в результате «кулацкой операции», в которой они шли по «первой категории». Таким образом, 56% всех жертв террора приходится именно на долю оперприказа №00447. Из числа убитых 185 408 человек – «бывшие кулаки», а 157 304 – «другие контрреволюционные элементы» – духовенство и церковные активисты, офицеры, царские чиновники, просто чем-то неугодные и случайные жертвы. Жертв операции из «второй категории», отправленных в лагеря, было 380 599 человек.
Не палач Глеб Бокий и не зять Глеба Бокия были основной жертвой Большого террора. Это был обычный русский крестьянин, посмевший хоть раз сказать слово поперёк комбеду и колхозу, хоть косо взглянуть на председателя сельсовета.
Наконец, становится понятно, что машина террора, созданная большевистской диктатурой, работала непрерывно, меняя лишь формы, но не сущность – массового террора против всей неудобной для этой диктатуры России. Расстрельные решения «троек» в 1937-м ничем по своему антиправовому характеру не отличались от бессудных расстрелов в чрезвычайках в 1919-м.
Акты индивидуальных и коллективных убийств начались с первых часов советской власти. Уже 31 октября (13 ноября) 1917 года был расстрелян в Царском Селе протоиерей Иоанн Кочуров, про которого большевики решили, что он благословляет защищавших правительство казаков (в известном смысле было бы логичней сдвинуть памятную дату всего на две недели, приурочив её не к случайному событию, а к действительному рубежу начала террора в 1917-м).
Казалось бы, не стоит говорить о жестокостях при захвате большевиками Москвы в ноябре 1917-го, включавших артобстрел Кремля и расстрел его защитников-юнкеров – формально это не террор, а первый акт гражданской войны. Но вот только уже сдавшихся юнкеров расстреливали десятками. Потрясённый похоронами 300 жертв этой бойни Александр Вертинский написал знаменитую песню «Я не знаю, зачем и кому это нужно…». Вертинского вызвали в ЧК. «Не можете же вы запретить мне их жалеть?» – спросил артист. «Если надо – и дышать запретим», – последовал ответ. Под эту песню шли в бой полки Добровольческой армии, а в 1970-е её даже официально исполняли в советских театрах, правда, делая вид, что речь идёт о жертвах Первой мировой.
20 ноября (3 декабря) 1917-го в Могилёве группа солдатни и матросни во главе с «верховным главнокомандующим» прапорщиком Крыленко расправилась с главковерхом генералом Духониным. Командующий самой многочисленной армии на планете не оказывал никакого сопротивления, но был застрелен в голову, а потом его тело измесили штыками и прикладами. «В штаб к Духонину» ещё долго было в большевистской среде шуткой хорошего тона.
Фото: Everett Historical / Shutterstock.com
5 (18) января 1918 года большевики расстреляли из пулемётов демонстрацию в поддержку Учредительного собрания, погибло более 50 человек. А в ночь на 7 (20) января группа матросов из банды Железняка (того самого, который «караул устал») убила в больнице двух видных политиков из партии кадетов – А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина. Ещё в декабре 1917-го партия кадетов была объявлена «врагами народа», и расправа над лидерами партии должна была окончательно запугать общество после разгона всенародно избранного парламента.
25 января (7 февраля) 1918 года в Киеве был схвачен и убит митрополит Киевский Владимир (Богоявленский). Большевики расправились с архипастырем подначиваемые украинскими церковными раскольниками (предками нынешних филарето-епифаньевцев) и рассчитывая поживиться якобы спрятанными им деньгами киевских храмов.Читайте также:
Уничтожение русской души как сущность либерализмаЛиберальное сознание онтологически, глубинно, сущностно негативно относится к Православному кодексу…Православие09:56 — 15 Мая
22 июня 1918 года советская власть осуществила первый акт псевдосудебного террора. Без всяких оснований и доказательств «революционным трибуналом» был приговорён к смерти капитан 1 ранга А. М. Щастный. Вина флотского офицера состояла в том, что он спас от хозяев большевистского правительства – немцев значительную часть Балтийского флота. Оставшись на своём посту даже в условиях общего разложения матросов, он сумел добиться перебазирования сил флота из Ревеля в Гельсингфорс, а затем из Гельсингфорса – в Кронштадт, не потеряв ни одной боевой единицы – 4 линкора, 2 броненосца, 5 крейсеров, 59 эсминцев, 12 подводных лодок.
Разумеется, после такого подвига капитан Щастный стал национальным героем, и его авторитет повысился даже среди разболтанной и бандитствующей матросской массы. Зато покровители-немцы были очень недовольны тем, что весь русский флот ускользнул от них в целости и сохранности (для сравнения, на Чёрном море, чтобы не сдавать немцам линкор «Императрица Екатерина», его пришлось затопить).
Это и обрекло Щастного на гибель. Уже в мае 1918-го в «награду» за спасение флота он был арестован, осуждён ревтрибуналом на смерть по показаниям одного свидетеля – Троцкого. Приговор, если читать обращая внимание только на фактическую, а не на оценочную сторону, вполне откровенен и информативен:
Вёл контрреволюционную агитацию в Совете комиссаров флота и в Совете флагманов: то предъявлением в их среде провокационных документов, явно подложных, об якобы имеющемся у Советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, каковые подложные документы отобраны у него при обыске; то лживо внушал, что Советская власть безучастно относится к спасению флота и жертвам контрреволюционного террора; то разглашая секретные документы относительно подготовки на случай необходимости взрыва Кронштадта и флота…
Свежие комментарии